nandzed | Любимые композиторы Фрэнка Заппы (Reply)

Так бывает. Я понимаю это из своего опыта. Стоит в детстве один раз услышать и дальше ты уже можешь бесконечно мыслить об услышанном. Некоторые про это говорят всякую ерунду типа "оно тебя сформировало". Чушь полная. Я родился уже сформированным, заряженным, взведённым. Дальше понадобился только спусковой крючок. Поэтому мне понятно, как влияли эти композиторы на Фрэнка Заппу.

Из его "настоящей книжки": "Проигрыватель стоял в углу гостиной, где мама гладила белье. Когда она его покупала, ей бесплатно вручили пластинку студии «Меркури» «Маленький сапожник» в исполнении какой-то вокальной группы из белых певцов средних лет. «Маленького сапожника» мама имела обыкновение слушать, утюжа белье, поэтому только в гостиной я и мог послушать новенький альбом Вареза.

Я поставил проигрыватель на полную громкость (чтобы насладиться «классом» максимально) и осторожно опустил универсальную иглу с осмиевым наконечником на вводную бороздку «Ионизации». Моя мама — скромная католичка, она любит смотреть гонки на роликовых коньках. Услышав то, что раздалось из маленького динамика на дне «Декки», она посмотрела на меня так, будто я окончательно на хуй спятил.

Сирены, и малые барабаны, и большие барабаны, и львиный рык, и всевозможные непонятные шумы. Мама навсегда запретила мне ставить эту пластинку в большой комнате. Я заявил, что, по-моему, пластинка великолепна и я желаю прослушать ее целиком. Мама велела мне забрать проигрыватель в спальню.

Больше она «Маленького сапожника» не слышала.

Проигрыватель так и остался у меня в комнате, и я снова и снова слушал «ММИ 401», сосредоточенно черпая обрывки информации из примечаний на конверте. Музыкальные термины я не понимал, но все равно запомнил.

Пока я учился в школе, всех, кто ко мне приходил, я заставлял слушать Вареза — потому что считал это лучшей проверкой интеллекта. Все они тоже считали, что я окончательно на хуй спятил.

В день моего пятнадцатилетия мама сказала, что истратит на меня пять долларов (в то время большие деньги для нас), и спросила меня, чего я хочу. Я ответил: «Покупать ничего не надо, разреши лучше позвонить по межгороду». (В нашем доме никто никогда не звонил по межгороду.)

Я решил позвонить Эдгару Варезу. По моему глубокому убеждению, человек, похожий на безумного ученого, мог жить только в месте под названием Гринич-Виллидж. Я позвонил в нью-йоркское справочное бюро и спросил, не числится ли у них Эдгар Варез. Он, естественно, числился. Мне даже дали адрес: Салливан-стрит, 188.

К телефону подошла его жена Луиза. Она была очень мила, сообщила мне, что мужа нет дома — уехал в Брюссель работать над сочинением к Всемирной ярмарке («Роете electronique»), — и посоветовала перезвонить через пару недель. Точно не помню, что я сказал, когда наконец дозвонился, — вероятно, что-нибудь членораздельное, вроде: «Ого! Я торчу от вашей музыки!»

Варез сообщил мне, что работает над новым произведением «Пустыни», и это растрогало меня до глубины души, ведь Ланкастер, Калифорния, находился в пустыне. Если вам пятнадцать лет, вы живете в пустыне Мохаве и вдруг узнаете, что Величайший Композитор Современности (да еще похожий на безумного ученого) в секретной лаборатории Гринич-Виллиджа трудится над «песней о вашем родном городе» (так сказать), вы можете прийти в неописуемое волнение.

Я и до сих пор считаю, что «Пустыни» написаны о Ланкастере, хотя на конверте альбома фирмы «Коламбия» утверждается, что произведение более философское.

Все школьные годы я разыскивал сведения о Варезе и его музыке. Нашел одну книгу с его фотографией, сделанной в молодости, и цитатой, где он говорит, что был бы столь же счастлив, выращивая виноград, как и сочиняя музыку. Мне понравилось.

Вторым моим альбомом на 33 1/3 оборота была пластинка Стравинского. Я отыскал уцененную запись («Камдена») «Весны священной» в исполнении какого-то «Всемирного симфонического оркестра». (Звучит весьма казенно, да?) Обложка — черно-зеленая абстрактная чертовщина с черными буквами на ярко-красной этикетке. Стравинского я полюбил почти так же, как Вареза.

Еще один композитор, переполнивший меня благоговейным трепетом, — я поверить не мог, что кто-нибудь пишет подобную музыку, — Антон Веберн. Я слушал раннюю запись на фирме «Дайал» — конверт оформлял художник Дэвид Стоун Мартин — с одним или двумя струнными квартетами Веберна, а на другой стороне — симфония соч. 21. Я полюбил эту пластинку, однако она разительно отличалась от Вареза и Стравинского.

Я тогда еще ничего не знал о двенадцатитональной музыке, но слушал ее с удовольствием. Без формального образования мне было абсолютно все равно, слушал ли я Молнию-Слима, вокальную группу «Драгоценности» (которая в то время выпустила песню «Ангел в моей жизни»), Веберна, Вареза или Стравинского. Все это было для меня хорошей музыкой.