nandzed | Поэту чуждо безвременье... (Reply)

Вхожу навстречу бумерангу

В себя, как в долгожданный лес,

Срифмую, прошвырнусь по Гангу.

Я через что-то перелез

Как отражение позора

И сам себе наперерез –

Кто ищет трещин, кто узора.

Это стихи Евгения Шешолина, поэта, безвременно погибшего. Просто никто не догадается назвать все нынешние времена - безвременьем. Однако, это именно так. Свидетельство - поэты. Они не терпят безвременья - и оно отвечает им взаимностью, выталкивая из себя. Остальные живут и приспосабливают свои тела и души к тому, что есть - просто выпавшее время не изменить. Поэты об этом догадываются, умирая. Оставшиеся знали всегда, им и в голову не приходит в действительности спорить со временем, ведь они плоть от плоти его, и спор был бы просто самоубийством. Это могут себе позволить только поэты.

Биографические обстоятельства:

Имя Евгения Шешолина мало известно читательской аудитории. Объясняется это целым рядом причин, среди которых особо следует отметить провинциальность поэта: он прожил практически всю жизнь вдали от столичного "шума". Родился в 1955 году в Краславе (Латвия). Учился в Ленинграде.

Жизнь поэта оборвалась весной 1990 года. Евгений Шешолин немного не дожил до 35 лет - возраста, который Данте считал вершиной человеческой жизни. Последние 10 лет жил в Пскове: "Ах, этот город, захолустье! На взгляд один, на взмах руки…".

Масштабы созданного интенсивны - около 1000 стихотворений...

«Писать я начал поздно, - семнадцати лет, - в 1973 году, - признается Шешолин в предисловии к своему, так и не изданному при жизни «Избранному», - так и не переболел и в 1977 начал осознавать, что со мной случилось. Было уже поздно, дневник стал второй жизнью». Под дневником поэт разумеет (и прежде всего!) свои стихи.

Сегодня мы вчитываемся в них и ясно видим – по напряженности поиска смысла жизни, по тоске о запредельном, по острой памяти об исходе – что Шешолин безнадёжно болен странничеством . Думается, он легко и безжалостно подписался бы под словами Сергея Есенина:

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник –
Пройдет, зайдет, и вновь оставит дом.

Но Шешолин ещё попытался свить гнездо, женился, и, казалось бы, всё в его жизни складывается вполне пристойно. Но зовет, зовет дорога странника! И тот, конечно же, пойдет…

Он так пошёл, как будто был
из правил исключён,
и век вокруг него поплыл
со всех своих сторон.

«Уход на обочину социальной жизни, - пишет о поэте доцент Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств Александр Белоусов, - приводит к тому, что он постепенно превращается в люмпена. Это отражается на его семейной жизни. Отношения с женой окончательно разладились после рождения в марте 1984 года дочери Ольги, последовал развод, и Евгений Шешолин остался без семьи и жилья».

www.bibliopskov.ru/html2/a_bodyshesh.htm

Я нашел небезынтересное упоминание о Шешолине в одной из журналистских статей:

Мирославу Андрееву и Евгению Шешолину - новым нонконформистами - я был представлен, когда пришел к одному из них ремонтировать пишущую машинку. Вошел, поздоровался, присел, стал разворачивать бумажку, в которой лежали дефицитные тяговые пружинки, и увидел расширившиеся от удивления глаза поэтов. Мирослав потом пояснил: «Мы тебя тогда сразу зауважали. Вот, подумали, новый человек пришел, и все понял, «план» достал и разворачивает. Сейчас косяк забьем. Но ты не волнуйся, мы тебя и так зауважали, когда ты пятьдесят страниц альманаха перепечатал».

Слава Андреев и Женя «Шелошик» Шешолин относились к более старшему поколению псковского андеграунда и нонконформистами назывались не моды ради. Они ими и были. Андреев отбыл срок в местах не столь отдаленных после того, как переправил в США один из местных литературных альманахов, фрагменты которого и были опубликован в знаменитой «Голубой лагуне». Отсидел, конечно, не за это – траву он действительно курил, полагая, что не будь ее, мир не получил бы величайшей индийской культуры. Шелошик к тому времени лишился преподавательской работы, а заодно и возможности опубликовать что-либо где-либо в официальных изданиях на 1/6 части суши земного шара.

В литературных пристрастиях мы пересеклись далеко не полностью. К примеру, я без должного пиетета относился к творчеству Солженицина, что сильно роняло меня в глазах агрессивного по натуре Мирослава. Но, тем не менее, общаться было зачем, и мы общались. Что же касается «зауважали», то как иначе можно было относится к двум друзьям, один из которых выпускал машинописный альманах «Майя» на шестистах (!!!) страницах, являясь хранителем, разбирателем и публикатором архивов несколько безвременно ушедших, а второй - свою любовь к Востоку материализовал в самостоятельное изучение нескольких языков, применение которых в реальной псковской жизни возможным не представлялось: он просто переводил с урду и фарси.

И хоть в альманах Мирослава я приглашения не получил, а в свои псковские машинописные сборники ни разу стихов Андреева и Шешолина не вставлял, концептуально мы (единожды!) пересеклись. Причем не где-нибудь, а не вечере псковских поэтов в Белом зале питерского Дома писателей на улице Воинова. Через месяц Шешолин погиб в Даугавпилсе. Смерть его была непонятной, и тайна эта вряд ли когда приоткроет свои завесы. В протоколе значилось: «самоубийство – нет; убийство – нет; несчастный случай – нет». Хотя есть свидетели того, что его выбросили из окна средь бела дня местные националисты – Шешолик пришел в гости в еврейскую семью. Прошло меньше года, и стихи Жени удостоились публикаций почти во всех литературных журналах, получили не просто положительные, а восторженные рецензии самых-самых и действительно уважаемых. Вплоть до академика Лихачева. Безденежный Андреев, то торговавший на базаре мумием, то бросавшийся в авантюры на грани закона, перебрал и систематизировал архив Шешолина, подготовил к печати его полное собрание сочинений, но выпустить смог лишь небольшую книгу стихов в мягкой обложке. Почти весь тираж разошелся быстро.

Может быть, возьмись кто-либо за издание книги Евгения, Мирослав прожил бы дольше. А так, даже набрать ее целиком на компьютере было некому. Бесплатно эту работу делали знакомые частями, оплатить полные набор и верстку Андреев не мог. Столь щедрых спонсоров тоже не находилось. Все закончилось, как и у Шешолина: то ли убили Мирослава в пьяной драке, то ли умер он избытка чего-то не того в организме - в официальных документах разъяснений не последовало. Его книгу, не менее яркую, чем шешолинская, друзья выпустить смогли. Правда, полного архива в свое пользование от вдовы-наследницы пока не получили.

Ну, не живут долго в Пскове поэты, и все тут!

(продолжение следует)