Вещность - не суть акмеизма
Aug. 13th, 2012 12:24 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
nandzedНе стоит соблазняться расхожим представлением, подсказываемым самими акмеистическими манифестами, будто суть акмеизма - в "вещности", понимаемой как чувственная пластическая наглядность и конкретность реалий. Применительно к Мандельштаму такое представление явно не работает. Когда он хочет передать вещь не то что зрительно, а наощупь, он достигает цели одним эпитетом ("А в эластичном сумраке кареты..."); но выразительность деталей уравновешена их скупостью, их сознательной и последовательной разреженностью, а конкретное увидено настолько издали, проходящим сквозь него взглядом, что становится абстрактнее всех абстракций.
В этом отношении Мандельштам - антипод Пастернака. Если мы вспомним аристотелевское деление признаков вещи на сущностные и случайные ("субстанциальные" и "акцидентальные"), то поэзия Пастернака - убежденное уравнивание случайного с сущностным и постольку апофеоз конкретности; у него "чем случайней, тем вернее", и даже Бог - "всесильный Бог деталей", а поэзия - "лето, с местом в третьем классе"; напротив, поэзия Мандельштама идет путем поступательного очищения субстанции от случайных признаков, продолжая в этом отношении импульс символизма, хотя сильно его модифицируя.
Пастернак живет среди вещей своего века, беря их совершенно всерьез - чего стоят заоконные "стаканчики купороса", за которыми "ничего не бывало и нет"! - он братается с вещами, упраздняет дистанцию между бытом и бытием, коль скоро "на свете ни праха нет без пятнышка родства"; не просто обиход, но, что особенно трудно для поэзии, интеллигентский, например консерваторский, обиход, до "ковровой дорожки" и даже "московских светил" включительно, без всякого препятствия становится у него частью лирической темы. Если бы "вещность" действительно была критерием акмеистичности, Пастернак, никогда ничего общего с акмеизмом не имевший, оказался бы акмеистичнее даже Ахматовой, не говоря уже о Мандельштаме. Воздух у него прямо-таки густ от вещности - а у Мандельштама прозрачен, по-своему не меньше, чем, например, у Вячеслава Иванова (или, на другой манер, у поздней Цветаевой, в определенных отношениях мандельштамовского антипода).
Сергей Аверинцев
В этом отношении Мандельштам - антипод Пастернака. Если мы вспомним аристотелевское деление признаков вещи на сущностные и случайные ("субстанциальные" и "акцидентальные"), то поэзия Пастернака - убежденное уравнивание случайного с сущностным и постольку апофеоз конкретности; у него "чем случайней, тем вернее", и даже Бог - "всесильный Бог деталей", а поэзия - "лето, с местом в третьем классе"; напротив, поэзия Мандельштама идет путем поступательного очищения субстанции от случайных признаков, продолжая в этом отношении импульс символизма, хотя сильно его модифицируя.
Пастернак живет среди вещей своего века, беря их совершенно всерьез - чего стоят заоконные "стаканчики купороса", за которыми "ничего не бывало и нет"! - он братается с вещами, упраздняет дистанцию между бытом и бытием, коль скоро "на свете ни праха нет без пятнышка родства"; не просто обиход, но, что особенно трудно для поэзии, интеллигентский, например консерваторский, обиход, до "ковровой дорожки" и даже "московских светил" включительно, без всякого препятствия становится у него частью лирической темы. Если бы "вещность" действительно была критерием акмеистичности, Пастернак, никогда ничего общего с акмеизмом не имевший, оказался бы акмеистичнее даже Ахматовой, не говоря уже о Мандельштаме. Воздух у него прямо-таки густ от вещности - а у Мандельштама прозрачен, по-своему не меньше, чем, например, у Вячеслава Иванова (или, на другой манер, у поздней Цветаевой, в определенных отношениях мандельштамовского антипода).
Сергей Аверинцев
