Добрая передача

...не знаю, как другие, а я во всех передачах ваджраяны, которые получал, всегда чувствовал при этом определенный вкус, который не меняется со временем, его можно переживать и сейчас, спустя десять и более лет. Многие передачи гелуг ощущаются как сильное, синеватое, но холодноватое всевидящее вечное солнце Ваджра Вайрочаны (Нандзед Дордже), невыносимое в своей ослепительности ясного света нерожденного Дхармадхату. Это все равно что мечтать пожить на Сириусе или поделиться мнением о тонкостях загара на пляжах Малибу с жителями мрачного ледяного Плутона, которым солнце наше едва видно. Или понимаешь, что думаешь о золотом свете надличной силы, но понятие и воспоминанье-то о цвете золота и как блеск его глянется в зрачок у меня - личное! И печать на нем личности! А с другой стороны - нет там никакой самосущной печати, коли освободится впечатление само в себе! Как само связалось в себе, так и развяжется. Стань как пространство, непрепятственное в самом себе, и все в нем освободится. И... был поток сознания, а стал - поток освобожденья! Так мир, что весь в тебе, через тебя освободится! И Ело Ринпоче поздравляет своих учеников с редкой удачей получить Учение от Намкая Норбу Ринпоче. "И никому тот мир не чужбина". И солнца глядятся в бесконечность друг друга... И так было.

Но есть редкие передачи, одно воспоминание об их переживании согревает дыхание жизни "сог". И прольется кровь из чаши Ваджрайогини в твой поток ума, и окрасит его, и будет кровь с молоком, улыбайся, жизнь! Акаништха у тебя над головой, знай только, как дойти до нее по растворяющимся за тобой каналам!

А есть передача, которую я для себя всегда чувствую как самую добрую, до слёз - свет, сквозь слезы преломляющийся в радость. Это Шанг-Шунг Ньен-гьюд. Нет добрее, нет прямее, нет утешительнее. Это прозрачное дитя света Тапихрица.
  

 

Итака навсегда! Комплекс Одиссея...

1. Голову преклонить не на что... Нет тех коленей. Никто не ждет.

2. Куросава подобен Одиссею, спрыгнувшему на землю Трои, бросив под ноги щит, чтоб не быть убитым по предсказнию богов про первого сделавшего шаг по земле Трои. Так и Куросава, как все островитяне, понес с собой в мировой кинематограф, чтоб не быть убиту, свои японские острова. И вроде в мире, а на самом деле все время - в Японии. Оттого и у Ван Гога его лицо японское, не мог он снять другое, погиб бы. Вся его свобода - в опоре на Традицию, а вся его Традиция - это его Япония. Очень заметное явление - островная психология, ИМХО, лучше всего заметно - в Англии, Исландии, Японии и на Сахалине.

3. В подобьи мыслей незнанье геометрий не прощается,
    И если б знал он, что нимб - его удел,
    И смысл памяти не в повтореньи звука,
    В кольцо стрелу бы он продел,
    Как Одиссей, наученный разлукой.

4. Одиссей - один из самых великих островитян в истории мировой культуры.

Царский рубль

Смотрю хроники солдатского бунта в феврале 1917-го. И вдруг почему-то отчетливо возникает в уме, высвечивается на время судьба солдата, которому император во время войны при высочайшем визите в войска подарил серебряный рубль, в благодарность за службу. И я увидел, как некий луч соединил на всю жизнь императора, бывшаго где-то там наверху, в срединных, осевых судьбах империи из-за хварено, "царского счастья", помазанья свыше, и солдата - гдето там, внизу, в судьбах массовых, где каждая - как крупинка муки, не видная среди таких же, размолотых на огромном жернове, что стоит на оси истории, оси, к которой близки судьбы императоров. Но!.. и те, и другие - на одной страшной мельнице. Мучители и мученики, что меняются местами, вплоть до муки полной потери различения меж ними. И это не микеланджеловские ладони Господа и Адама, что никак друг до друга не дотянутся (connecting people, и меня перекосило). Это помазанник Божий в фуражке с околышем и солдат его - из глубины, из которой, Господи, услышь мя, в этой грубой, пропахшей махрой шинели и столь же остро пахнущих смазанных по случаю праздника сапогах. Император не Господь, у него нет Его божественной долготы ждать, когда дотянется падший Адам, лежащий в позе купальщика. Царь просто пожал руку солдату, вложил в нее рубль, и серебряный луч соединил их навсегда. И не потеряются они все равно, перемолотые историей в прах.

И тут же... "Мне теперь всё больше нравится страшное. Когда страшно - не скушно", - лепечет молоденькая барынька. А я вспоминаю запись в дневнике юнаго еще Достоевского: "Есть прожект сделаться сумасшедшим". 

Библейские мотивы

Когда моя коснеет плоть,
Господь, лиши меня покрова,
И манием горячего перста
Войди, божественное слово,
Я буду, как твои уста!

О, этот жар костей не ломит,
Легко объятие креста,
Листа коснется тлен, но слов не тронет,
Ведь смерть телесная пуста!

Вот сладость солнца, горечь ночи,
Вот червь во мраке кости точит, -
Всё тленья бег и суета,
Нет в этом мире изменений -
В покое дышит красота
И в беспокойствии сомнений.

Где памятью покинуты места,
Туда спешат забвенья воды.
Где были государства и народы,
Зияет скукой пустота.

Кто помнит, как кипела плоть,
Как, подражая берегам, проливам,
Страдали кривизной турецкие оливы?
Но не чурался этих троп
И смуглый греческий голеностоп,
И до сих пор в пыли пустыни
Дрожит от зноя Палестина.

Нам незнаком уют небес,
Нам ближе горы, шумный лес,
И злоба дня, и разговоры,
И наша колыбель - судьба,
Листов глухая ворожба.

Дрожь пробежала по листам -
Куда спешат забвенья воды?
Оракула отравлены уста
Для тайной, неземной свободы.

P.S.

Растлители сердечных дум - желанья...
Меня питает и гнетёт
Лазурный узкий небосвод,
В груди моей теснятся мирозданья,
Но миг... и обморочный пот
Зальёт глаза и мир покроет мгла,
Душа моя сей час очнётся
Последним трепетом числа,
Как жемчуг в раковине, колыхнется,
Ложатся тени вкруг чела, -
Душа ушла и в тело не вернётся,
Спокойны очи мертвеца,
Всё есть обличье - нет лица!

Ликует дух - венец творенья,
Внизу селенья мирно спят,
Миров сияния висят,
Но выше звёзд Нерукотворный Спас,
И от печалей пьян екклезиаст.