Душеспасительное чтение!))))

[nandzed]

1. Жутко болит голова (так и хочется написать с двумя "в", как "Варавва", а также молдавских яблок и таблеток с кодеином - и замереть "в игуанодонном смысле слова"), поэтому читаю нечто вроде дневников - "Записки парижского бомжа" Николая Бокова. По крайней мере, такая проза свободна от мертвечины и надуманности нынешней русской прозы в России.

2. Чтобы планка не съезжала, нужно помнить... "Слово свобода было запрещено. У Булгакова есть авторское восклицание по поводу Маргариты, ставшей ведьмой и летящей на метле: “Невидима и свободна! Невидима и свободна!” В первой, журнальной, публикации цензура вымарала и свободна…".

3. Смеялся. "Чехова и Юрьенена охотно читают романтики и мечтатели. Честным по душе Всеволод Некрасов, но интриганы его не переносят. Лимонова предпочитают близорукие. Писателя Шишкина любят глуповатые мужчины и женщины, чьи дети не от законных мужей. Бродский импонирует утонченным, а Высоцкого охотно слушают боязливые. Евтушенко – кумир филателистов, филокартистов и филуменистов. Гришковец – избранный автор старающихся похудеть эмигранток в Америке. Толстого охотно читают склонные к физике. К Булгакову настороженно относятся сребролюбцы, но он часто стоит на полках у искренних меломанов".

4. "Американские университеты приглашали Перельмана переехать на жительство в США. Он всем отказал. “Я даже звонил ему и просил прислать курикулум вите, – рассказывает Яков Эльяшберг, профессор в Беркли. Перельман ответил: “Если они знают мои работы, им не нужен мой курикулум вите. Если им нужен курикулум вите, они не знают моих работ”.

При всей "их" технологичности, "им" не хватило гибкости, чтобы понять, как себя надо вести. Глупцы остаются таковыми на любом уровне развития цивилизации.

5. Закономерность. "Кагебята основали “лабораторию №12” еще при Ленине. ...Лабораторией заведует блестящий химик Майрановский (мойры, мойры…) под командованием Судоплатова, бывалого террориста-чекиста. Опыты ставятся на живых, приговоренных к расстрелу… более 150 человек умерли при испытании на них ядов.

Майрановский арестован в 1951-м и приговорен к 10 годам за “хранение токсических веществ”. После тюрьмы ...воспользовался пребыванием в столице, чтобы пройти осмотр в больнице для партэлиты. Там-то он неожиданно и умер, выйдя из кабинета врача. Медицинское заключение было таким же, как у сотен его жертв: “сердечная недостаточность”.

6. Любовь осведомительниц к поэтам. "Р. Якобсон. Тайная осведомительница, воспетая Пушкиным и Мицкевичем (впервые по-чешски 1937; название в русском переводе облагорожено, – в оригинале “полицейская осведомительница”). Речь идет о Каролине Собаньской (“Что в имени тебе моем?”; в ее альбом стихи вписаны Пушкиным в 1830).

Статья подробная, и интересная еще и гипотезой, достойной курсовой работы: не является ли она “проекцией” жизненной ситуации самого Якобсона, друга семьи Бриков и обеих сестер и самого Маяковского? Брики работали на НКВД, как Лиля, так и “Эльза”... Чекисты, конечно, использовали и “лучшего, талантливейшего”... Подробный – и чисто жизненный интерес к секретной работе Собаньской – питался, по-видимому, двойной жизнью Бриков-Маяковского и... неужели... самого Якобсона? 

Параллели удивительные: Собаньская, сожительница генерала Витта, в какой-то момент становится любовницей Пушкина и с тех пор держит его “на крючке” (сердечном). Ося Брик (и какой у него был чин?) также спокойно принимает, что Лиля – любовница поэта М".

7. Читая Чехова. "Часто Чехов уныл, так, что читать его всерьез невозможно: это значило бы дать наполнить себя унынием. Он пишет почти всегда à thèse, на “заданную тему”. Несмотря на искусность письма, ощущаешь постепенное удушение. В конце большинства вещей стоит незримое (написанное молоком…) “что и следовало доказать”. ...Унылый дух владел Антоном Павловичем и сводил в могилу, и свел.

Обычно рассказ начинается заманиванием читателя образом светлым, чистым. Затем постепенно заменяются краски, не давая читателю видеть другое, а потом другое уже и подумать нельзя… и тут – захлопывается мышеловка безнадежности. Хорошо еще, что лучшие (более свободные) вещи – “Скучная история”, “Моя жизнь”… – кончаются кладбищем: наступает “естественная тишина” (естественного конца), реализм вступает, так сказать, в свои права, и чеховский “черный соцреализм” отпускает почти задушенного читателя. Вздох перед смертью – единственный глоток свободы…

[В отрочестве чеховской безнадежностью я упивался и, вероятно, взял от нее толику в свою жизнь. Настолько, что в 65-м в хабаровском солдатском дурдоме я сидел (лежал?) в палате №6, и как мне импонировало такое совпадение! Хотя и слегка беспокоило: уж не персонаж ли я, так сказать? Как же быть со свободой личности? (Там познакомился с художником Игорем Прокофьевичем Мельником, царствие ему небесное.) (Удивительно, он лежал в этом дурдоме ещё за два года до того, как я на свет явился, а ведь позднее и я сам там лежал, думаю, по сходным причинам))))) - Нандзед)

Про “Черного монаха” я уж и не говорю…

“Отец Сергий (С.А.Петров) писал Чехову: “Прочитал Вашего ‘Монаха’ и, право, чуть с ума не сошел”. (1897) ПСС, 30/8.

А вот Толстого ничто не брало: о “Черном монахе” Л.Н. с живостью и какою-то особенной нежностью сказал: “Это прелесть! Ах, какая это прелесть!” (1895). Не нужно ли понимать этот отзыв в церковном смысле…

:)))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))) Никто меня так не веселит и не оживляет, как подобные записки! Душеспасительное чтение во время тектонических сдвигов в голове!