Религиозный фундаментализм: исторические постройки снесены, остался один фундамент

[nandzed]

Это та плата, которую платят различные религиозные деноминации за их переопределение в современном политическом пространстве. Проблема заключается в том, что господствующая версия, например, современной исламской теологии — потому что все пошло с ислама, на самом деле, — она не то чтобы отрицает, она практически вычеркивает всю огромную теологическую традицию ислама. Политический ислам базируется на прямом понимании Корана. То же самое в Америке: во многих радикальных церквях убрали даже крест, даже Библию. Явление Христа возникает только в экстатическом совместном переживании, которое не имеет никаких материальных или исторических опосредований. Церковное пространство создается таким образом, что оно вообще не маркировано как церковное. Эта реинтеграция религии в медиально-массовое пространство, в пространство массовой культуры связана с ликвидацией теологической традиции. Единственные, кто сопротивляется, — это католическая церковь. Они борются зубами и ногтями против этого. Но все остальные — полностью на этой волне. И мне кажется, что это интересно. Мне кажется, что в этом тоже есть какая-то современность. Фундаментализм — это, конечно, современный феномен. Ветер современности снес историю, все исторические постройки — остался один фундамент и, соответственно, фундаментализм. Это продукт современной логики разрушения исторических традиций.

...В итоге остается ощущение принадлежности к чему-то и не принадлежности к чему-то другому. То есть некий достаточно абстрактный и одновременно социально эффективный способ организации повседневной жизни. Это все упирается в повседневную жизнь. Я хожу в те места, куда ходят другие исламские фундаменталисты и не ходят остальные люди. ...Я с ними на одной волне, я с ними на одной ноте, в их обществе я себя чувствую хорошо. А в обществе тех людей, которые не разделяют этого всего и куда-то смотрят на сторону, в их обществе я чувствую себя плохо. Это вообще не связано ни с чем религиозным, это связано с какими-то социопсихологическими границами того мира, в котором я достаточно уютно передвигаюсь. И естественно, когда ко мне приходят какие-то люди незнакомые и начинают чего-то распевать, я думаю: «Боже ты мой! Что ж такое! Я ж думал, здесь все как всегда. А оказывается, здесь не как всегда». Это вызывает недоумение — даже не возмущение, а какое-то ощущение отстранения. А собственно искусство и есть отстранение. Это как Шкловский описывал, как он проезжал по Петербургу и видел лошадь, скелет которой объедали люди на Невском проспекте, — и понял в этот момент, что формализм победил.

ОТСЮДА