Самость. Речь. Сахаджа

[nandzed]

Узнавание своего истинного суще­ства в другом, в чужом, будто бы отдельном от меня чело­веке, — можно сказать, бессознательное узнавание — осо­бенно красиво и отчетливо проступает наружу в случаях, когда человек уже безнадежно обреченный и явно поги­бающий еще ревностно и деятельно, со щепетильной за­ботой занят спасением других, говорит Шопенгауэр. По­ступок, согласно Шопенгауэру, выдает, что другой человеку не другой, и когда сам человек себе не дороже друго­го, он как бы переселяет себя в него.

Нина Берберова пишет: Я когда-то давно прочитала в одном еженедельнике очерк, назывался он «Три встречи с Львом Толстым». Первая встреча: автор приехал в Ясную Поляну, но Толстой был болен и не принял его. Вторая встреча: он пришел в Хамовники и узнал, что Толстого нет дома. Третья встреча: он приехал в Астапово, Толстой только что умер... О Толстом я не узнала ничего, но как много я узнала об авторе очерка! Я никогда не забыла его. Сейчас большинство книг в западном мире... пишутся о себе. Иногда кажется, что даже книги по математике и астрофизике стали писаться их авторами отчасти о себе.
 

Бибихин пишет: "Для такого передающего себя другим в мистическом акте поступка открывается истина это ты... Для вышед­шей на волю самости казавшийся конец оказывается на­чалом. Из-за этого нередки такие расставания с уходя­щим из жизни, когда он уже знает, не явно, конечно, толь­ко чувствуя и подозревая, что ничего не кончается, что все снова и снова всегда начинается, а ближние еще не знают; хотя бывает, что больше и по-настоящему сочув­ствует уходящий остающимся.Это основание морали, мистическое это ты, завале­но, заслонено осложняющими соображениями, которые как раз и служат тому, чтобы простую проясняющую истину скрыть".

В этом смысле, писать книги о математике как о себе - значит таким способом передавать себя в "другом". А вот в буддийской научной системе, пишет Тай Ситупа 12-й в книге "Относительный мир. Абсолютный ум", основой и для математики, и для поэзии, а также музыки, астрологии и т.д. являются звуковые закономерности. "В контексте буддизма, - пишет Тай Ситу, - всякое изучение представляет собой глубокое рассмотрение основ грамматики". О том же, но гораздо раньше в истории говорит Анандавардхана в своём труде "Дхваньялока" (Свет Дхвани). Этот трактат, написанный в IX в., посвящен объяснению сущности поэзии на основе анализа особенностей семантики поэтического языка. Говоря о влиянии на мир раса, "вкусов", воплощённых в поэзии, Анандавардхана возвращает нас к первичности звука и речи.

Вот что пишет лама Анагарика Говинда: "То, что своим звучанием выражает мантра, существует, случается. Именно здесь, а не где-нибудь, слова являются деяниями, проявляющимися непосредственно. Сила истинного поэта и заключается в том, что его слова творят действительность, вызывают ее, влекут за собой и раскрывают нечто реальное. Его слова не повествуют, они действуют" (Zimmer, 1930, с. 81).

...Хотя мантры и выжили, но связанная с ними традиция практически умерла, и лишь немногие наши современники знают, как надо использовать мантру. Современные люди не способны даже представить себе, сколь глубоко воспринималась магия слова и речи в древних цивилизациях...

Последние осколки таких цивилизаций еще могут быть найдены в странах Востока. Одна изних - Тибет. Здесь не только слово, но и каждый составляющий его звук, каждая буква алфавита рассматриваются как священные символы. И хотя слово может служить мирским целям, о его происхождении никогда не забывают и не воспринимают с полным безразличием. Поэтому к написанным словам относятся с почтением и никогда беззаботно их не расточают, не бросают там, где они могут быть попраны стопой человека или животного. А если некое слово или писание – религиозного характера, то даже к малейшему фрагменту его относятся с благоговением, как к драгоценному подарку, и этот фрагмент никогда не будет преднамеренно уничтожен, даже если не сможет служить более никаким полезным целям. Он будет помещен в специально построенное святилище, хранилище или в пещеру, где и останется до своего естественного распада.

Постороннему наблюдателю, рассматривающему подобные действия в отрыве от их психологических связей и их духовной подоплеки, все это может показаться примитивным суеверием. Однако тибетцы не столь примитивны, чтобы верить в независимую "жизнь" клочка бумаги или написанных на нем знаков (в отличие от наивных анимистов), но они придают огромное значение состоянию собственного сознания, находящего свое выражение в каждом подобном действии и основанного на признании вечносущей более высокой реальности, которая пробуждается и становится действенной в нас при каждом соприкосновении с ее символами.

Таким образом, символ никогда не вырождался в простой объект мирского обихода, его приберегали не только для "красна дня" или случайной молитвы, но символ всегда был и остается живым настоящим, которому подчиняются все мирские и материальные вещи, все обыденные нужды жизни. Действительно, то, что мы называем "мирским", "материальным", лишается своего покрова мирских и материальных признаков и становится воплощением реальности, лежащей в основе всех явлений, – реальности, которая придает смысл нашей жизни и нашим поступкам и которая вплетает даже самые скромные, казалось бы, малозначащие вещи в великие связи вселенских событий.

"В ничтожном ты ценителя найдешь, вознаградить которого всей глубиной своей не сможешь" (Рильке).

Но вернёмся теперь к речи и самости, самости и писанию книг о математике как о себе. Кажется, что никто не может познать меня столь же глубоко, как я сам. Но это только кажется. Это последний оплот химеры приватного, которое, по сути, не существует в мире. Приватное может быть лишь в виде намерения. При определённой силе, постоянстве приложения оно приводит человека к гибели. Вселенная, мир - не место приватного. Это пространство  индивидуации, которая раскрывается именно в процессе свободной передачи себя другому и  трактуется как грамматическое явление. Человек - символическое явление. Непонимание этого не оставляет нас в покое от действия следствий нашего устранения от мира по неведению. Мир не принимает нашего отказа от него, потому что отказ - это тоже действие и будет умножать следствия. Принятие же мира как символической речи высшего не стоит пытаться сводить к суеверию и магии, так как это является средством к освобождению от страданий и постижению единства сансары и нирваны. Сахаджа дхваджа аси!

Если вода — росток, дорогой, ищи корень в жаре.
Если жар — росток, дорогой, ищи корень в Сущем.
Все эти творения, дорогой, имеют, корень в Сущем,
прибежище в Сущем, опору в Сущем.
О том, дорогой, как каждое из этих трех божеств,
достигнув человека, стало тройным, было сказано раньше.
И когда, дорогой, этот человек умирает,
то его речь погружается в разум,
разум — в дыхание, дыхание — в жар,
жар — в высшее божество.
И эта тонкая [сущность] — основа всего существующего,
То — действительное, То — Атман.
Ты — одно с Тем, Шветакету!