О личностном коллективных сущностей

[nandzed]

В споре о том, считать ли нацию, государство личнос­тью или нет, точку зрения, что эти образования не лично­сти, что коллективных личностей не бывает, отстаивают с просветительским негодованием, с гуманитарным воз­мущением, за которым прячется идея божественного дос­тоинства личности. Само это возмущение говорит однако о тайном беспокойстве гуманитария, либерала и плюра­листа. Противоположный тезис о том, что нация и т.д. это личность, высказывают с пафосом, опять же застав­ляющим догадываться о подразумеваемой божественной перспективе, делающей народ промежуточной инстанци­ей между Богом и человеком. Даже такая слабая юриди­ческая личность как небольшое предприятие, фирма дик­тует, распоряжается; и даже если мы знаем, что приказы пишет человек как и мы, директор, подписывающий приказ, другое лицо, чем он же сам пишущий его: подпись подключает его к более важной величине, организации как юридической власти. Юридическое лицо — лицо пра­ва, т.е. закона. Закон правит. Именно в возмущении лич­ности, что она вынуждена иметь дело с безличным зако­ном, по линии этого возмущения и складываются интим­ные отношения личности с организацией, государством, нацией: личность возмущается что она, личность, подчи­няется безличным законам; этим она и доказывает, что ее отношение к тем законам чисто личностное. Мы не должны закрывать глаза на то, как живо от­ношение личности к государству, как личность поглоще­на им больше, чем близостью с другим лицом. Когда дело доходит до дела, мы знаем, какой вес имеет государствен­ный интерес, логика истории.

Факт, что личность проецирует себя на государство, ничего не объясняет. Сванн у Пруста мо­жет подозревать и даже твердо знать, что он создал Одет­ту в своем воображении, но от этого она не перестанет быть божеством. Догадка, что мы проецируем на нацию, на Бога, на другого человека самих себя и тем привязываем себя туда, где на самом деле или разрозненная толпа, или пустое ничто, или холодное бездушие, приоткрывает истину прямо противоположную той, какую хотело бы видеть уверенное сознание: хотят разоблачить, что там, где я вижу лицо, его нет, но ведь если стало быть я увидел лицо даже там, где тому оснований нет, увидел раньше чем кто-то меня или я сам себя одернул, «что же это я делаю, олицетворяю безличное государство», если так, то значит в меня это — увидеть лицо во всем — как-то входило; и именно так, что раньше чем увидеть личность в себе, с первого детства я вижу лицо в мире, в дереве, в стене, в ковре и не себя ли уже сознаю потом как личность в свете, скажем, национальной личности или сверхличности: я такой-то, носитель таких-то качеств, русский.

Критики говорят: ты проецируешь на государство свою личность. Я спрошу: не наоборот ли? Царь, воплощение государства, называл себя отцом, подданные детьми, они ходили «под царем». Или пример ближе: американец знает, что в принципе может стать президентом, это придает ему чувство личного достоин­ства. Я сам могу сколько угодно трезво разоблачать себя, повторяя: государство — не организм, механическая сум­ма людей, мистификация, но к его главе у меня все равно другое отношение чем к любому, он и не такой как я, он другой, и бесполезно внушать себе, будто он такой же как я. Я могу сколько угодно храбриться, но на начальство мне даже легче смотреть сверху вниз чем как просто на равного.

Все-таки прежде чем начать разоблачать сверхличность государства, надо оглядеть­ся: почему именно всегда приходится их разоблачать, почему разоблачение вынужденно начинается с конста­тации, что государство уже готово для нас как лицо, государство всегда уже размахнулось как замысел (или умысел) и воля?

В.В.Бибихин