Нешёлковый путь

14 октября 1984 года, в день Покрова, в селе Гатное под Киевом был похоонен Валерий Марченко, погибший в неволе, в тюремной больнице Ленинграда, куда его привезли умирать из Пермского лагеря № 36.

Валерий Марченко. Портрет работы Людмилы Рябухи-Голубчик. Надпись: «Выступив целой против империи лжи, я имел одну подпору: сознание, что хомут невыносим».
( Read more... )

Во время обеда с соусами из протёртых плесневелых сыров к фруктам, разговорились о коллаборационизме. Дозволен ли он в состоянии крайней нужды или же он - строжайшее табу, тема заповедная, по которой ходят суровые мстители?

Скажу сразу - я противник любого осознанного сотрудничества с оккупационными властями. Но не знаю, хватит ли мне умения резать штыками часовых или рубить провода вражеской правительственной связи, вешать предателей, ставить мины и т.п. Т.е. к партизанской борьбе не готов.

О чём простодушно и высказался. Люди вокруг были русские, для них "пассивное несотрудничество" - это почти предательство, клеймо "полицай", "иде жидов прячете?!", и канистры с бензином у воющего человеческим голосом колхозного сарая. Я русских своих друзей прекрасно понимаю. Я их, правда, понимаю.

Я не могу понять только одного. 1812 год. Москва горит, зарево не утихает, под дождём мародёры с мохнатыми ранцами и в разномастных мундирах, резня, кого-то расстреливают, кого-то, визжащего, волокут к виселице. Братцы, братцы! Не я! Не хочу! Мама! Склизкие ступеньки, верёвка с петлёй, кресло из графского дома с вензелями, размочаленное ударами сапогов по ножкам. Как тут быть с коллаборантством? Где взять сил, чтобы выдержать?

Ведь можно же договориться как-то, выискать ещё здавого офицера, попытаться спасти тех, кого можно, пусть даже и нацепить при этом бонапартову кокарду?!

Я сейчас не буду писать про архитектурного помощника Щербакова, прибившегося к свите императора, не буду писать про главу коллаборантов в Москве - купца первой гильдии Находкина, про Бестужева-Рюмина, про московского полицмейстера при французах -магистре Московского университете Виллерсе, секретаре московского отделения Императорского общества испытателей природы, не напишу про Орлова - реального шпиона, засланного в лагерь Кутузова.


Я сейчас напишу про обычных таких чиновников, отслуживших при своих ведомствах за копеечные жалования, которые в момент неожиданного оставления Москвы стали обладателями огромного количества денежных переводов, мешков с частной и секретной перепиской и т.п. Которые во время кроваво-огневой неразберихи, безоружные, оставленные властями, ставшие на время самой этой государственной властью, последним государственным оплотом российской империи в старой столице, не сбивали государственных орлов и не рвали императорские флаги на почтах. А стояли незыблимыми столбиками рушашегося порядка.

Надворный советник Христофор Фихтнер.
Титулярный советник Иван Воронин.
Титулярный советник Николай Руфимский. Зарублен польскими уланами при защите государственного флага.
Коллежский секретарь Пётр Рудин, по инструкции встретивший неприятеля чиновничьей шпагой.
Коллежский регистратор Павел Рудин - контуженный бомбой, не выпускавший из уцелевшей руки сумку с важными отправлениям, растерзан толпой вестфальских гренадёров.
Все они служили по почтовому ведомству. Почтари. Сургучно семя.

Эй, министерство! Ты бы хоть их помнило что ли...

Штатские кувшинные рыла, которые выполнили последний полубезумный приказ - держать здания почты до крайности. До крайности, до бессильно-высокого "не положено!", до растерянно-великого "здесь вам быть нельзя!", до удара прикладом в лицо, до отрубленных рук, в которых крепко сжаты тёртые дорогами сумки с чужими письмами. С чьими-то сплетнями, признаниями, засохшими цветочками, стихами, счетами, ленточкам, цифрами, жалобами и прочим, казалось бы, бумажным хламом: живым русским говором. Нельзя вам их читать, чужие злые люди! Не для вас они написаны, хоть и, по французски, большей частью... Не вам это всё предназначено.


Были другие герои, славные, честные, молодые, кудрявые, в бакенбардах, с крестами и в густых эполетах.
А я сегодня вспомнил этих: немолодых, лысоватых буквоедов из Замоскворечья. Лоснящиеся на локтях рукава, бережно вытащенная из пергаментного футляра парадная треуголка.


Никого не сравниваю... Извините, что внезапно сорвалось. Просто надо успеть встать у государственного флага и перед ощущением штыка между рёбер произнести: "Сие есть территория, недосмотреннию подлежащая от Пункта Договора от 13 марта 1743 года! Согласно артикула требую...". И всё.